Письмо старому солдату.

        Кадет Минского суворовского военного училища, Максим Орлов, положил на парту лист бумаги и занёс над ним ручку, задумавшись. В редкие свободные часы хотелось написать что-то очень значительное, ёмкое+Взгляд Максима упал на тумбочку - там сверкали серебром часы. Он не видел, но знал, что на них выгравирована лаконичная надпись: "Орлову Георгию от однополчан".
        Эти часы преподнесли его деду, участвовавшему в Великой Отечественной войне, оставшиеся в живых однополчане. Потом часы перешли к сыну, пошедшему по его стопам, а потом и к внуку. Шестьдесят три года тикали они, не потерявшие своего блеска, напоминая о Победе. И поколения семьи Орловых привыкли к ним так же, как и к медалям на груди деда, погонах на плечах отца+ красных нашивок суворовской формы Максима, которую он носил, не снимая. А раз в год, девятого мая, мужчины собирались вместе, и тогда каждый держал эти часы в руках, а они, не осознавая своей важности, передвигали стрелки с тихими щелчками, отмеряя Время.
        Максим вздохнул и посмотрел на лист. Белый, в еле заметную синюю полоску+ не хотелось даже дотрагиваться до этой чистоты. Но в голове уже сидела мысль, и Максим стал решительно и быстро писать слегка угловатым почерком.
"Здравствуй, дед! Пишу, как ты знаешь, из Суворовского училища. Извини, что не писал очень давно - у нас много уроков, и ещё столько всего+ Тут будто другой мир. И ребята ничего - не задираются, и офицер-воспитатель хороший+ такой невысокий, полный, живой такой+А по выходным дискотеки устраивают. Но я предпочитаю не ходить, там скучно. Спасибо за книгу+"
        Парень опять оторвался от бумаги и посмотрел на книгу, лежащую на столе. Большая, с глянцевыми гладкими листами, ещё пахнущая типографской краской+ на обложке было красиво выведено: "Ужасы войны". Хотя нет, не могут такие слова быть выведены красиво. Даже если в типографии подобрать самый лучший шрифт, буквы всё равно будут сползать, искривляться+ Хотя в книге всё хорошо написано. Ёмко, чётко, лаконично, и одновременно в каждом слове можно разглядеть какую-нибудь эмоцию. Максиму живо представилось, что автор сидел над книгой и вливал в слова разноцветные жидкости из баночек с названиями "грусть", "отчаяние", "счастье", "надежда"+ ему вообще часто казались, что каждое слово и каждая бука имеют свой цвет. Радость -оранжевый, не режущий глаза, но очень яркий, "апельсиновый". Печаль - коричневый, причём густой, как тёмный шоколад, и вязкий. Скука - серый, даже не серебристый, а просто непроглядная серость. Эта книга была написана чёрным - самым ужасным цветом. Парень взглянул н  а часы и продолжил.
"+ которую ты подарил мне на день рождения. Она очень хорошая, даже учитель истории просил дать почитать. С учёбой у меня всё хорошо - получил девять по математике. Это мой любимый предмет. Учитель очень интересно рассказывает, да и сам интересный - седой, высокий, в квадратных очках и постоянно в костюме. Немного на тебя похож. И здоровье у меня хорошо, и успехи - вчера лучше всех отстрелялся, правда, автомат долго заряжал. Как Бурный?"
Бурным звали жеребца, на котором, несмотря на возраст, ездил дед. Тонконогий и изящный, Бурный не подпускал к себе чужих и еле терпел своих, а как только дед зайдёт к нему в денник - норовистый жеребец успокаивается и ласкается - трётся о плечо деда, кося хитрыми глазами. Когда-то, когда Максим был маленьким, дед подсадит его, визжавшего от восторга, в седло, и жеребец гордо вышагивает. Точнее, жеребец-то просто шагал за дедом, а четырёхлетний Максимка гордо сидел в старом седле, ощущая себя кавалеристом, и мальчишки бежали за ним, завистливо перешёптываясь+ Теперь Бурный постарел - пятнадцать лет уже - и стал пускать к себе людей. Но в повозку его запрягать было просто кощунством, да и дед бы не разрешил+ На миг зависнув над бумагой, ручка продолжила двигаться.
"+ Всё такой же красавец? Как бабушка? Здорова? Передай ей, что сало с ребятами съели, очень вкусное. Теперь нового поросёнка заводить будете".
        В класс влетел Лёшка Диванов - вечно растрёпанный, вечно торопивший, но сам оказывавшийся последним.
- Макс, построение объявили!
Максим быстро дописал: "Всё, меня зовут на построение, пока, целую", сунул письмо в карман и помчался - опоздавших в Суворовском не жалели, могли и наряд дать.
        Вечером, когда осталось пара минут до отбоя, Максим положил письмо в специальную коробку к сотне других и печально посмотрел на фотографию деда. Там он смеялся в кругу однополчан, задорный и весёлый, а через фотографию шла чёрная лента.
        Орлов Георгий Викторович умер 5 мая 1997 года.

Михайлова Екатерина, 14 лет.
Адрес: г. Гродно.